“Спонтанные порядки» Хайека — простой пример

Хороший пример того, как выглядят те самые «спонтанные порядки», которые являются результатом не осознанного планирования с заранее определенной целью, а результатом деятельности множества людей, стремящихся к собственным целям, есть в классической книге Джейн Джейкобс «Смерть и жизнь больших американских городов». Не знаю, была ли знакома Джейкобс с идеями Хайека на момент написания ее книги (мне кажется, что, скорее всего, нет). По крайней мере, можно точно сказать, что Джейкобс в своей книге не ставит никаких апологетических задач, не является «анархо-капиталистом» и последователем «австрийской школы». Она не приводит свои примеры в рамках некоего умозрительного «как бы это могло быть». Ее цель куда более прозаична — это критика градостроительной политики, принятой в США. Тем ценнее, как мне кажется, ее наблюдения.

Далее будет много цитат и вообще довольно много текста.

Итак, Джейкобс описывает, как «правильная» улица производит столь любимую в наших дискуссиях безопасность, которую, как многие полагают, никак нельзя добыть без государственного принуждения. Выясняется, что безопасность (понимаемая в данном случае, как отсутствие грабежей и насилия) может существовать без полицейских патрулей, если на улице складывается определенный спонтанный порядок. Вывод насчет полиции — мой собственный, но он придет в голову любому «анархо-капиталисту», читающему эту книгу. Джейкобс же задается другим вопросом — почему одни улицы более безопасны, чем другие? В ходе ответа на него, она и описывает тот самый спонтанный порядок, который лежит в основе жизни на безопасных улицах.

Для начала она развеивает несколько устойчивых заблуждений:

«Эту проблему (безопасности - ВЗ) нельзя считать проблемой старых городских территорий. Иногда она достигает ошеломляющей остроты на реконструированных городских участках, включая те, что считались образцовыми, — например, в жилых массивах для людей со средними доходами. Недавно начальник местного полицейского отделения одного такого массива, который расхваливали по всей стране (расхваливали прежде всего градостроители и займодатели), предостерёг жителей не только от того, чтобы ходить по улицам в тёмное время, но и от того, чтобы открывать дверь незнакомым людям. Такая жизнь очень напоминает жизнь трёх поросят или семерых козлят из детских триллеров. Проблема безопасности на тротуарах и у входных дверей одинаково серьёзна в городах, где были сделаны сознательные усилия по обновлению жилого фонда, и в городах, в этом отношении отставших. Непродуктивна и попытка взвалить ответственность за городские опасности на те или иные меньшинства, на бедных, на «отбросы общества». Среди подобных групп и среди городских территорий, где они проживают, наблюдаются громадные различия по части цивилизованности и безопасности. Например, иные из самых безопасных для пешеходов нью-йоркских улиц в любое время дня и ночи — это те, где живут именно бедные или представители меньшинств. Но и некоторые из опаснейших участков заселены людьми из ровно тех же категорий. То же самое можно сказать и о других крупных городах».

Затем следует, собственно, тезис:

«Первое, что следует понять: общественное спокойствие больших городов (спокойствие на их тротуарах и улицах) лишь во вторую очередь поддерживается полицией, сколь бы необходима она ни была. Прежде всего оно поддерживается сложной, почти не воспринимаемой сознательно сетью контроля и слежения, сотканной самим населением. На некоторых городских участках (очевидными примерами часто служат старые государственные жилые массивы и те улицы, где чрезвычайно высока сменяемость населения) поддержание закона и порядка на общественных тротуарах почти всецело возложено на полицию и специальную охрану. Такие места — настоящие джунгли. Никакие полицейские силы не способны установить цивилизацию там, где сломаны нормальные механизмы повседневного, непринуждённого её поддержания».

«И тут мы приходим к важнейшему вопросу, касающемуся каждой улицы большого города: насколько удобные возможности для преступлений она даёт? Есть мнение, что во всяком городе имеется некий свой ни от чего не зависящий объём преступности, который так или иначе будет реализован (я в это не верю). В любом случае различным улицам достаётся весьма различная доля варварства и страха перед варварством».

«Некоторые улицы не дают варварству никакого шанса. Замечательный пример тому — улицы бостонского Норт-Энда. В этом отношении они, я думаю, не уступят никакому месту на земле. Хотя большинство жителей Норт-Энда — итальянцы или потомки итальянцев, тамошние улицы интенсивно и постоянно используют люди всех рас и какого угодно происхождения. Иные из «чужаков» работают в Норт-Энде или поблизости, другие приходят сделать покупки и прогуляться, многие, в том числе представители меньшинств, поселившиеся в опасных районах, покинутых прежними жителями, переводят зарплатные чеки в наличные в норт-эндских магазинах и сразу делают там большие еженедельные покупки, потому что на этих улицах нет риска расстаться с деньгами, не успев их потратить.

Фрэнк Хейви, директор местного социального учреждения Норт-Энд-Юнион, говорит: «Я в Норт-Энде уже двадцать восемь лет и за все время не слышал ни об одном случае изнасилования, грабежа, надругательства над ребёнком или другого подобного уличного преступления в этом районе. Случись такое, я бы знал, даже если бы это не попало в газеты». Несколько раз за три десятилетия, говорит Хейви, потенциальные насильники пытались заманить в свои сети ребёнка или поздно ночью напасть на женщину. И неизменно эти попытки пресекались прохожими, владельцами магазинов или любопытствующими, заметившими в окно неладное».

Джейкобс говорит, что большой город отличается от деревни и маленьких городков тем, что на его улицах постоянно находятся незнакомцы. В деревнях и маленьких городках люди обычно знакомы друг с другом и порядок там в значительной степени основан на репутации в местном сообществе. В большом городе, конечно тоже полно разнообразных коммьюнити, но улицы используют все и незнакомцы на улицах — это норма, а не исключение (нужно сказать, что существует практика своего рода закрытых поселений в городской черте, о чем тоже говорит Джейкобс).

Как в этих условиях городская улица может поддерживать безопасность? Ответ Джейкобс — порядок на улице зависит от «сложности использования среды»

«Это истина, которую знают все: интенсивно используемая городская улица, как правило, безопасна. Пустынная городская улица, как правило, — зона риска. Но какие механизмы тут задействованы? И почему одни улицы используются интенсивно, а другие нет? Почему люди сторонятся торгово-прогулочной зоны в Вашингтон-Хаусез, созданной именно для того, чтобы их привлекать? Почему тротуары старого города чуть западнее комплекса полны народа? А что можно сказать об улицах, оживлённых некоторую часть дня, а потом резко пустеющих?

Чтобы улица большого города была способна выдерживать наплыв незнакомцев и даже повышать с их помощью уровень безопасности, что всегда происходит на успешных городских участках, она должна отвечать трём главным требованиям.

Во-первых, необходимо чёткое разграничение между публичным и частным пространствами. Они не могут плавно перетекать друг в друга, как это обычно бывает в пригородах и в жилых массивах, построенных по единому проекту.

Во-вторых, необходимы глаза, устремлённые на улицу, — глаза, принадлежащие тем, кого можно было бы назвать естественными владельцами улицы. Здания, приспособленные для того, чтобы иметь дело с незнакомцами и обеспечивать безопасность как местных жителей, так и незнакомцев, должны быть обращены к улице. Они не могут стоять к ней спиной или слепым боком и лишать её зрения

И, в-третьих, на тротуаре более или менее постоянно должны быть использующие его люди. Это важно как для увеличения за их счёт числа полезных глаз, так и для того, чтобы у достаточного количества людей в зданиях вдоль улицы был стимул смотреть на тротуары. Мало кому нравится сидеть на крыльце или у окна и глазеть на пустую улицу, и почти никто этим не занимается. Но оживлённая уличная жизнь — увлекательное зрелище для многих и многих».

«Не все горожане участвуют в заботе об улицах, и многие, кто в городах живёт или работает, не имеют представления о том, почему находиться в их округе безопасно. На днях на улице, где я живу, произошёл один случай, и он заинтересовал меня именно в этом плане.

Должна объяснить, что мой квартал невелик, но в нем довольно много разных типов зданий: от нескольких разновидностей дешёвых многоквартирных жилых домов до трёх- или четырехэтажных небольших строений, либо переоборудованных так, что на каждом этаже, кроме первого, имеется сдаваемая за низкую плату квартира, а на первом магазин, либо, как в моем случае, приспособленных для односемейного проживания. Противоположная сторона улицы раньше в основном была застроена четырехэтажными кирпичными жилыми домами без лифтов с магазинами на первом этаже. Но двенадцать лет назад несколько таких домов, от угла до середины квартала, переделали в одно здание с лифтами и небольшими квартирами, сдаваемыми задорого.

Случай, который привлёк моё внимание, заключался в затаённой борьбе между мужчиной и девочкой восьми-девяти лет. Казалось, он добивается, чтобы девочка пошла с ним. Он то умасливал её, то принимал вид напускного безразличия. Девочка стояла, прямая и напряжённая, как часто стоят сопротивляющиеся дети, у стены одного из дешёвых многоквартирных домов на той стороне улицы.

Наблюдая сцену в своё окно второго этажа и думая, как мне вмешаться, если потребуется, я вскоре увидела, что могу не волноваться. Из мясного магазина на первом этаже того самого дома напротив вышла женщина, которая ведёт там торговлю вместе с мужем. Скрестив руки на груди, с решительным лицом она встала в пределах слышимости от мужчины и девочки. Примерно в тот же момент по другую сторону от них с твёрдым видом появился Джо Корначча, который вместе с зятьями держит магазин кулинарии. Из окон дома высунулось несколько голов, одна быстро втянулась обратно, и несколько мгновений спустя её владелец вырос в дверном проёме позади мужчины. Двое посетителей бара рядом с мясным магазином подошли к двери и стали ждать. На моей стороне улицы слесарь, торговец фруктами и владелец прачечной вышли из своих заведений, и из нескольких окон, кроме моего, за происходящим смотрели жильцы. Сам не зная того, незнакомец был окружён. Никто не позволил бы ему утащить девочку, пусть даже все видели её в первый раз.

С сожалением — хотя сожаление это чисто сценического свойства — должна сообщить, что девочка оказалась дочерью этого человека».

«Главным условием, создающим возможность такого наблюдения, является обилие магазинов и других общественных мест, расположенных вдоль тротуаров; особенно важно, чтобы среди них были заведения, работающие вечером и ночью. Основные категории таких заведений — магазины, бары и рестораны; они обеспечивают безопасность на тротуарах несколькими различными и сложными способами.

Во-первых, они дают людям — как жителям округи, так и «чужакам» — конкретные поводы для использования тротуаров, на которые выходят эти заведения.

Во-вторых, они побуждают людей идти по тротуарам мимо мест, не привлекательных для публичного использования как таковых, но становящихся промежуточными этапами на пути к чему-то другому; так как географически это влияние не распространяется очень далеко, заведения должны располагаться в районе достаточно часто, чтобы насытить прохожими промежуточные участки улицы. Более того, должно быть много разных типов заведений, чтобы у людей были причины двигаться перекрёстными маршрутами.

В-третьих, сами владельцы магазинов и других предприятий мелкого бизнеса обычно являются активными защитниками закона и порядка. Они терпеть не могут разбитых окон и грабежей, им крайне невыгодно, чтобы посетители нервничали по поводу безопасности. Если их достаточно много, они образуют очень эффективную систему наблюдения за улицами и тротуарами.

В-четвёртых, уличная активность, создаваемая теми, кто идёт по делам, и теми, кто хочет перекусить или выпить, служит магнитом, привлекающим других людей.

Этот последний пункт — о том, что люди самим фактом своего присутствия привлекают других людей, — похоже, недоступен пониманию градостроителей и архитекторов-дизайнеров в крупных городах»

«Незнакомцы стали колоссальным благом и стимулом для улицы, на которой я живу, особенно поздно вечером и ночью, когда средства, обеспечивающие безопасность, особенно необходимы. Нам повезло: у нас не только есть бар местного значения и ещё один за углом, но к тому же имеется знаменитый бар, привлекающий орды незнакомцев с соседних городских участков и даже из других городов. Он приобрёл известность благодаря тому, что его посещал и упоминал в своих произведениях поэт Дилан Томас. Каждый день работа этого бара чётко разделяется на два периода. Утром и в первые послеполуденные часы это традиционное место встреч для старинного местного сообщества портовых грузчиков-ирландцев и рабочих других профессий. Но с середины дня здесь идёт иная жизнь, больше похожая на гибрид мужских пивных студенческих посиделок и литературного коктейля, и это продолжается далеко за полночь. Если ты проходишь мимо «Уайт хорс» холодным зимним вечером и в этот момент дверь открывается, на тебя накатывает мощная, горячая волна разговора и оживления. Люди, идущие в бар и из бара, не дают нашей улице пустовать до трёх часов утра, и ходить по ней всегда безопасно. Единственный случай избиения на нашей улице, о котором я знаю, произошёл в мёртвый промежуток между закрытием бара и рассветом. Избиение прекратил наш сосед, который увидел происходящее в окно и вмешался, подсознательно уверенный, что даже ночью он не одинок, что он составляет часть прочной системы уличного правопорядка».

«В некоторых богатых районах, где самостоятельный надзор горожан развит слабо, — например, на жилом участке Парк-авеню или на северном отрезке Пятой авеню в Нью-Йорке — нанимают специальных уличных наблюдателей. В частности, однообразные тротуары жилой части Парк-авеню на удивление мало используются; потенциальные пользователи вместо них толпятся на интересных, изобилующих магазинами, барами и ресторанами тротуарах Лексингтон-авеню и Мэдисон-авеню к востоку и западу и на ведущих к ним поперечных улицах. Сеть швейцаров и управляющих домами, посыльных и нянь, своего рода наёмная местная среда, обеспечивает жилую часть Парк-авеню глазами. Вечерами, полагаясь на швейцаров как на оплот своей безопасности, владельцы собак выводят их на прогулку и добавляют свои глаза к швейцарским. Но эта улица так бедна наблюдателями, связанными с ней органически, она создаёт так мало поводов к тому, чтобы использовать её и надзирать за ней, вместо того чтобы при первой возможности свернуть за угол, что, если квартплата упадёт ниже уровня, позволяющего содержать всех этих многочисленных швейцаров и лифтёров, она безусловно станет улицей чрезвычайно опасной».

“ Под кажущимся беспорядком старого города там, где он функционирует успешно, скрывается восхитительный порядок, обеспечивающий уличную безопасность и свободу горожан. Это сложный порядок. Его суть — в богатстве тротуарной жизни, непрерывно порождающей достаточное количество зрячих глаз. Этот порядок целиком состоит из движения и изменения, и хотя это жизнь, а не искусство, хочется все же назвать его одной из форм городского искусства. Напрашивается причудливое сравнение его с танцем — не с бесхитростным синхронным танцем, когда все вскидывают ногу в один и тот же момент, вращаются одновременно и кланяются скопом, а с изощрённым балетом, в котором все танцоры и ансамбли имеют свои особые роли, неким чудесным образом подкрепляющие друг друга и складывающиеся в упорядоченное целое. На хорошем городском тротуаре этот балет всегда неодинаков от места к месту, и на каждом данном участке он непременно изобилует импровизациями».

В общем, безопасность, если соблюдаются условия «сложности использования среды» возникает и существует как хайековский спонтанный порядок. То есть, никто из его участников не ставил целью возникновение такого порядка, никто не «следит» за ним специально. Разнообразие окружающей среды порождает его как бы «само собой», это новое, незапланированное качество, которое поддерживается самой средой и если вдруг какие-то условия изменятся, порядок может разрушиться. Некоторые спонтанные порядки (Хайек обычно приводит пример языка, морали и права) оказались настолько полезными, что, видимо, могут разрушиться только вместе с человечеством.

В утилитаристских терминах можно сказать, что разнообразие среды и «сложность» ее использования «снижает издержки» людей, которые непосредственно окажутся на месте преступления (сосед Джейкобс уверен в том, что его поддержат даже ночью), что позволяет поддерживать приемлемый уровень безопасности.

Думаю, не нужно пояснять, что спонтанные порядки — обычное явление в нашей жизни, большинство этих порядков мы даже не замечаем, нужен специальный интерес и специальная ситуация (выяснить, почему одни улицы безопасны, а другие нет) в которой может быть обнаружен и приблизительно описан спонтанный порядок.

Джейкобс описывает условия, при которых возможно появление безопасности, как спонтанного порядка. Понятно, что такой порядок нельзя создать искусственно, даже если попытаться тщательно воспроизвести все эти условия. Скорее, можно сказать о том, чего делать не следует. По сути, это частный случай более общей проблемы государственного вмешательства, ведь «сложность использования» возникает, как правило, там, где дела идут своим чередом и куда не добралась животворящая рука государства. Городское строительство — очень зарегулированная «отрасль». Городские власти во всем мире регулярно сносят и перестраивают целые кварталы. Не рынок регулирует этот процесс, а чиновник. Наиболее типичным примером регулирования является «зонирование», то есть, искусственное размещение строений по признаку их использования («жилые дома», «предприятия», «торговые точки»). Все это, как правило, упрощает «сложность использования», что приводит к разнообразным проблемам, которые в других случаях решаются «сами собой», то есть, за счет существования спонтанных порядков.

В заключение очень показательная история.

«Рассмотрим для примера реакцию ортодоксальных градостроителей на судьбы бостонского района Норт-Энд. Это старый район с низкой квартирной платой, переходящий в прибрежную промышленную зону, и он официально признан вместилищем наихудших в Бостоне трущоб и позором города. Он воплощает в себе все то, что просвещённые люди с убеждённостью считают дурным, потому что это назвали дурным многие авторитетнейшие специалисты. Мало того, что Норт-Энд вплотную примыкает к промышленным предприятиям, — в нем самом жилые помещения сложнейшим образом сосуществуют со всевозможными рабочими местами и торговыми точками. Здесь наивысшая во всем Бостоне и одна из наивысших в американских крупных городах плотность жилых единиц на участках, используемых под жильё. Здесь мало парков и скверов. Дети играют прямо на улицах. Здесь нет ни сверхкрупных, ни даже сравнительно крупных кварталов — все кварталы мелкие; пользуясь жаргоном градостроителей, район «расточительно изрезан ненужными улицами». Здания старые. Словом, что ни возьми, все в Норт-Энде не так. В системе взглядов ортодоксального градостроительства это трёхмерный учебный образчик «мегалополиса» в последней стадии испорченности. Неудивительно, что Норт-Энд стал постоянным заданием для студентов Массачусетсского технологического института и Гарвардского университета, изучающих архитектуру и градостроительство; снова и снова под руководством педагогов они на бумаге превращают его в совокупность укрупнённых «суперкварталов» и парковых зон, ликвидируют неподходящие виды деятельности, преобразуют район в образец порядка, элегантности и простоты, в нечто такое, что можно выгравировать на булавочной головке.

Двадцать лет назад, когда я впервые увидела Норт-Энд, его здания — таунхаусы разнообразных видов и размеров, разделённые по этажам на квартиры, и дешёвые многоквартирные дома в четыре — пять этажей, построенные, чтобы разместить поток иммигрантов вначале из Ирландии, потом из Восточной Европы и, наконец, из Сицилии, — были страшно перенаселены, и создалось общее впечатление, что район подвергается жестокому физическому избиению и, само собой, чрезвычайно беден.

В 1959 году, когда я снова побывала в Норт-Энде, я была поражена произошедшей переменой. Десятки и десятки домов были отремонтированы. Вместо матрасов, заменявших выбитые стекла, я увидела подъёмные жалюзи и свежую краску на стенах. Во многих маленьких переоборудованных домах теперь обитала одна семья или две вместо прежних трёх — четырёх. Некоторые семьи, жившие в дешёвых многоквартирных домах, получили больше простора, соединив две квартиры в одну и оборудовав там ванную, новую кухню и тому подобное (я выяснила это позже, побывав у людей дома). Я заглянула в узкий переулок, думая, что по крайней мере там увижу старый, неопрятный Норт-Энд, — и ошиблась: опять аккуратно расшитая кирпичная кладка, новые жалюзи и поток музыки из внезапно открывшейся двери. Поистине это до сих пор единственный на моей памяти район крупного города, где боковые стены зданий вокруг паковочных площадок не были оставлены необработанными и как бы ампутированными, — их подновили и выкрасили, как и участки, находящиеся на самом виду. Между жилыми домами имелось невероятное количество превосходных продовольственных магазинов и таких предприятий, как мастерские по обивке мебели, по металлообработке, по деревообработке, как пищевые предприятия. На улицах кипела жизнь: дети играли, взрослые делали покупки, гуляли, беседовали. Если бы не январский холод, наверняка некоторые сидели бы под открытым небом.

Царившая на улицах общая атмосфера жизнерадостности, дружелюбия и здоровья была так заразительна, что я начала спрашивать у прохожих, как пройти в то или иное место, просто ради удовольствия от разговора с ними. За предыдущие два дня я повидала в Бостоне много чего, большей частью весьма удручающего, и Норт-Энд на этом фоне вызвал у меня облегчение, показавшись самым здоровым местом в городе. Но я не могла понять, откуда явились деньги на все это обновление, — ведь сейчас почти невозможно получить сколько-нибудь существенную сумму под залог недвижимости в большом американском городе, если только дом не находится в районе с высокой квартирной платой или в районе, имитирующем пригород. Чтобы в этом разобраться, я зашла в ресторан с баром, где шёл оживлённый разговор про рыбалку, и позвонила знакомому бостонскому градостроителю.

— О господи, как это вас туда занесло? — удивился он. — Откуда у них деньги? Да никто туда не вкладывает ни денег, ни трудов! Там ничего не происходит вообще. Когда-нибудь начнёт происходить, но не сейчас. Это трущоба!

— Нет, Норт-Энд не кажется мне трущобой, — возразила я.

— Да бросьте! Норт-Энд — самая скверная трущоба города. Двести семьдесят пять жилых единиц на акр жилой застройки! Очень неприятно признавать, что в Бостоне такое есть, но это факт.

— А ещё какие-нибудь цифры у вас имеются?

— Да… странная штука. Уровни преступности, заболеваемости и детской смертности там одни из самых низких в городе. Ещё — наименьшее на весь Бостон отношение квартплаты к доходу. Умеют же люди находить выгодные варианты! Поглядим дальше… количество детей — среднее по городу, тютелька в тютельку. Смертность низкая — 8,8 на тысячу при средней по городу 11,2. Смертность от туберкулёза очень низкая, меньше одного случая на десять тысяч, ничего не понимаю, это лучше даже, чем в Бруклайне. Раньше Норт-Энд был самым туберкулёзным районом Бостона, но теперь, оказывается, все не так. Крепкие люди, должно быть… Так или иначе, это жуткая трущоба.

— Побольше бы таких трущоб, — заметила я. — Только не говорите мне, что имеются планы все это снести.

- Я понимаю ваши ощущения, — сказал он. — Я и сам частенько туда заезжаю — просто походить по улицам, проникнуться этой чудесной, приветливой уличной атмосферой. Вам стоило бы летом там побывать — вот когда у них настоящее веселье! Летом у вас голова бы кругом пошла. Но, разумеется, рано или поздно мы за этот район возьмёмся. Надо убирать людей с улиц»