"Финансовая грамотность" глазами классиков

Ой, не с того начинают борцы с финансовой безграмотностью населения, ой, не с того. Не то разумное, доброе, вечное и в не ту землю сеют.

«К теневой экономике нас приучали ещё со школы, когда говорили: «один пишем, два в уме»

Ой, не с того начинают борцы с финансовой безграмотностью населения, ой, не с того. Не то разумное, доброе, вечное и в не ту землю сеют.

Ведь покамест они свои витиеватые, да мудреные идиомы, словно белье на веревках, развешивают, школьное прошлое широких масс вкупе с наследием классиков художественной литературы чаяния банкиров сотоварищи девальвируют, девальвируют, да, неровен час, выдевальвируют.

Вы спросите, какие такие «прописные истины наоборот» лекари душ человеческих диктуют, скажем, тем же заемщикам? На каких таких примерах?

Да кто как. Кто в свое время мизансценою по ходу недвусмысленной разродился, а кто и на целостную форму замахнуться был зело охоч. Да так, что завязка в виде займа денег у некоторых оборачивалась рассказом, повестью и даже романом. У кого в угоду, а у кого и «в пику» господам кредитодателям. У их брата-писателя тоже ведь, как и у простого люда, своя какая-никакая кредитная история да имелась. Свои тараканы в умной голове бегали.

Так что ничего удивительного в том, что тема займа и ростовщичества была и есть весьма популярной в художественной литературе, пожалуй, нет. Ибо, как сказано в небезызвестном произведении Оноре де Бальзака «Гобсек», написанном, страшно сказать, в далеком 1830 году: «Миром правит — золото, золотом правит — ростовщик». Да и вообще — «Что такое жизнь, как не машина, которую приводят в движение деньги?».

Другой вопрос — как их правильно … выудить.

Тут уж, действительно, предприимчивый папаша Гобсек даст фору многим. В части — у кого взять за кредит 50, 100, 200, а когда и 500 процентов, или оказать благодеяние другу (Дервилю)… из 15 процентов в год — в этом он большой мастак. Его, выражаясь современным банковским языком, скоринговая модель проста, но убийственно эффективна — «чтоб вас не провели при случае, ежели человеку меньше тридцати, то его честность и дарования еще могут служить в некотором роде обеспечением ссуды. А после тридцати уже ни на кого полагаться нельзя».

Правило всего одно: «деньги — это товар, который можно со спокойной совестью продавать, дорого или дешево, в зависимости от обстоятельств». Ростовщик, взимающий большие проценты за ссуду, по его мнению, «такой же капиталист, как и всякий другой участник прибыльных предприятий и спекуляций». Оттого-то и финансовая грамотность, которой человек самой щепетильной честности во всем Париже — Гобсек учит обманутого графа де Ресто, построена перво-наперво на личной выгоде: «советую вам, найдите надежного друга…и путем фиктивной продажной сделки передайте ему все свое имущество». Мол, «фидеикомисс» — единственный способ спасти от разорения хотя бы детей. Стоит ли говорить, что лучшей кандидатуры на должность более «надежного друга», чем Гобсек, графу нигде не найти?

Ну да Бог с ними — с французскими мизантропами и мизантропками. Тут бы своим мавродиям косточки перебрать. Хотя бы парочке — для пущей наглядности…

Кстати, практически в это же время, в 1833—1834 гг., некто Николай Васильевич Гоголь пишет забавную полуфантастическую повесть «Портрет». В ней реинкарнированный Гобсек предстает в образе некогда жившего в петербургской Коломне ростовщика, который был известен тем, что мог ссудить любую сумму на казавшихся выгодными условиях, но при этом в результате всегда оказывалось, что на самом деле набегали огромные проценты. И хотя Гоголь не раскрывает секреты ремесла одиозной фигуры апологета ростовщичества, нарочитая мыслема о том, что сделка с сим мужем неизменно приносила его клиентам несчастья — говорит сама за себя.

А вот будущий светоч крестьянской поэзии Николай Алексеевич Некрасов на заре собственных творческих изысканий, тогда еще в роли (внимание!) театрального критика и драматурга (да-да!), взял и рискнул — пошел куда дальше. В свой водевиль «Петербургский ростовщик» (1844 г.) он заложил, как оказалось, тренд-долгожитель — «как обмануть кредитодателя?» И вот. Жених дочери ростовщика Лоскуткова — Иван Федорович Налимов придумывает красивую комбинацию, дабы обзавестись необходимой суммой на свадьбу, а заодно и проучить будущего скрягу-тестя. Зная о неуемном желании Лоскуткова выгодно избавиться от предмета залога — «за смертью художника продается-де картина отличной немецкой работы, с изображением трех собак, двух свиней и барана и человека в черкесской шапке» — находчивый Налимов, заведомо повышая заявленную ее стоимость через подставных лиц, выуживает на разнице две тысячи, не потратив на аферу ни копейки.

Хотя Лоскутков, чего уж там, еще легко отделался. В отличие от старухи-процентщицы Алёны Ивановны, чья незавидная участь в романе страстного поборника идей гуманизма и справедливости Фёдора Михайловича Достоевского — «Преступление и наказание» (1866г) — стала кульминацией когнитивного диссонанса Родиона Раскольникова, бедного студента-нигилиста… Часом, не сублимировал ли таким образом Фёдор Михайлович? Ведь в период написания романа его самого и весьма активно донимали… кредиторы.

Но все же подлинный шедевр основ «финансовой грамотности» глазами классика, по моему скромному разумению, встречаем у достопочтимого драматурга Александра Николаевича Островского. Ну, конечно же, в пьесе с говорящим названием «Бешеные деньги» (1869 г.). А именно — в показательном диалоге провинциального «честного» промышленника Саввы Геннадича Василькова и делового человека, неслужащего дворянина Ивана Петровича Телятева:

«Телятев. Это хорошо, пятьдесят тысяч деньги; с ними в Москве можно иметь на сто тысяч кредита; вот вам и полтораста тысяч. С такими деньгами можно довольно долго жить с приятностями.

Васильков. Но ведь надо же будет платить наконец.

Телятев. А вам-то какая печаль! Что вы уж очень заботливы! Вот охота лишнюю думу в голове иметь! Это дело предоставьте кредиторам, пусть думают и получают, как хотят. Что вам в чужое дело мешаться: наше дело уметь занять, их [кредиторов] дело уметь получить».

Внес свою лепту в общее культурологическое наследие околпачивания по кругу заемщиков и кредиторов и корифей украинского театра — Иван Карпович Тобилевич. Сей драматург и актер более известный широкой публике под псевдонимом — Карпенко-Карый. Его эксцентрическая комедия-буффонада «Сто тысяч» (1888 г.) открывает глаза на такой себе лохотрон по-украински. Для начала сельский богач с неуемной фантазией Герасим Никодимович Калитка вместо того, чтобы просто одолжить куму Савке денег, предлагает хитро оформить «запродажню запись на воли», хотя о продаже речь не идет: «Вийде так, ніби продали… Ніби! Розумієте? А я ті самі воли віддам вам, до Семена [свято], а на Семена ви віддаєте мені сто карбованців, і запродажню я розірву, а як не віддасте, то я візьму воли… Так коротча справа». Затем так же легко покушается на мошенничество в особо крупных размерах. Дабы выкупить у соседнего помещика Смоквинова желанную землю с рыбным ставком, приобретает 100 тысяч фальшивых карбованцев за 5 тысяч подлинных, но в результате получает набитую нарезанной бумагой «куклу».

Что ни говори — «ужасный, ужасный, кошмарный, кошмарный, безумный, безумный девятнадцатый век»…

Полагаю, краткий экскурс в историю интерпретации вопроса «финансовая грамотность» глазами метров художественного слова не покажется тебе, читатель, драматургическим атавизмом, пыль столетий которого вызывает стойкую аллергию на классику, набившую оскомину еще со школьной скамьи? И если ты принял иронию, сочащуюся сквозь время в наши дни, то современным борцам с финансовой безграмотностью населения предстоит еще немало поработать над образностью своих морализаторских и профанирующих текстов, взяв уроки мастерства у классиков литературы.

Ибо ты, как человек не только читающий (homo legens), но и думающий (homo cogitatis), сам умеешь отделять зерна от плевел.