Хайек о культурной эволюции

Это отрывок из книги Хайека "Право, законодательство и свобода".

Это отрывок из книги Хайека "Право, законодательство и свобода". Идея о том, что социальные институты являются продуктом эволюции, а не разума, является ключевой для сколько-нибудь адекватного социального анализа. Становится понятно, почему провалились попытки сконструировать общество по жестко заданному рецепту, вроде коммунистического эксперимента. Становится понятно, почему государственное регулирование - это просто более мягкая форма того же коммунизма. Становится понятно, почему все "успешные реформы", примеры которых приводит друг другу прогрессивная общественность, сводятся к уменьшению вторжения государства в естественные социальные порядки. Для нас эта  тема будет еще долго актуальна, поэтому, я решил сделать своего рода закладку, дабы всегда можно было найти и предъявить эти мысли. Текст несколько сокращен, курсив мой. 

Ошибки социальнойбиологии

Причиной,заставившей меня пересмотреть моипредставления по предлагаемому вопросу,стала необычайно откровенная формулировкаодной ошибочной идеи, которая, как мнетеперь кажется, явно присутствует вомногих современных работах. Я обнаружилстоль поразившее меня высказывание винтересной работе, относящейся ксравнительно новой научной области—социальной биологии. Ее автор Дж.И.Пью. Его книга «Биологическое происхождениечеловеческих ценностей» получилавысокую оценку главы школы социальнойбиологии,гарвардского профессораЭдварда О.Уилсона. Поразительно, чтовся аргументация этой книги основанана предположении,что есть две категориичеловеческих ценностей — «первичные»и «вторичные», причем первые определеныгенетически, т.е носят врожденныйхарактер, а вторые являются «продуктамирационального мышления».

Социальнаябиология предстает перед нами какрезультат долгого развитиясмежныхнаук. Уже более сорокалет назад влондонской школе экономики была кафедрасоциобиологии. С тех пор мы сталисвидетелями интереснейших достиженийв экологии, основанной сэром ДжулианомХаксли, Конрадом Лоренцом и НикоТинбергером, и теперь развиваемой ихталантливыми последователями.Долженпризнаться, что даже в работахмоего венского друга Лоренца, за которымия пристально слежу вот уже пятьдесятлет, меня смущает слишком беззаботныйперенос результатовнаблюдений над животными на поведениечеловека. Но до сих пор мне, можно сказать,невезло: никто непреподносил стольнедвусмысленно в качестве исходнойпосылки своих суждений идею о существованиитолько двух видов человеческих ценностей;как мы видим, то, что у других можно былопринять за случайные оговорки, Дж. И.Пью сформулировал без обиняков. Чемпоражает этот взгляд, столь популярныйсреди биологов?

Было бы болееестественно ожидать от них большегосочувствия идее культурной эволюциина основе отбора, аналогичной, хотя ине полностью, биологической эволюции.На самом деле, идея культурной эволюциинамного старше, чем идея эволюциибиологической. Возможно даже, что ЧарльзДарвин использовал первую для развитиявторой, восприняв идею эволюции (черезсвоего дедаЭразма Дарвина) от БернардаМандевилля и Давида Юма, а может быть,и непосредственно от современной емуисторической школы в правоведении илингвистике. Верно, что после Дарвина«социальные дарвинисты», нуждавшиесяв нем как в основателе традиции, исказиликонцепцию, сосредоточившись на отборегенетически более приспособленных квыживанию особей, который идет медленнои поэтому относительно не столь важендля культурной эволюции, как преданныйими забвению и имеющий решающее значениеэволюционный отбор правил и рутиныповедения.

Ничем не можетбыть оправдано то, что некоторые биологисмотрят на эволюцию только как нагенетический процесс и полностьюзабывают о похожем, но гораздо болеебыстром процессе культурной эволюции,который ныне доминирует на аренечеловеческой деятельности и ставитперед нашим интеллектом проблемы,которые человек еще не научился решать.Я,однако же, вовсе не ожидал, чтовнимательное изучение этой ошибки,столь распространенной среди специалистов,приведет меня прямо в область самыхгорячих моральных и политических проблемнашего времени. Но вот вопрос, на первыйвзгляд интересный лишь для специалистов,на деле обернулся парадигмой некоторыхиз печальнейших обольщений и ложныхконцепций. То, что я скажу, вероятно,хорошо известно тем, кто занималсякультурной антропологией. Концепциюкультурной эволюции разрабатывали нетолько Л.Т.Хобхауз и его последователи,но и Джулиан Хаксли, сэр АлександрКарр-Сандерс и К.Х.Уоддингтон в Британии,а еще в большей мере— Дж.Г.Симпсон,Феодосий Добжанский и Дональд Т.Кемпбеллв США. Тем не менее мне кажется, чтофилософы,политики, ученые и экономистывсе еще не осознают важности этой темы.Мы должны, наконец, понять, чтосовременный социальный порядок естьне результат сознательного планирования,а результат выживания более эффективныхинститутов в процессе конкуренции.

Культура естьявление не искусственное, но и неестественное; она не передается понаследству, но и не планируетсярационально. Она представляет собоютрадицию заученных правил поведения,которые никогда не были изобретены, ивовлеченный в культурный процесс человекне знает их предназначения. Мы можемговорить о мудрости культуры также,как мы говорим о мудрости природы.Впрочем, ошибки культуры, вероятно, нетак легко исправляются, потому что тутприходится иметь дело с властьюправительств. Конструктивизм картезианствапородил подход, согласно которому хорошитолько те правила, которые врожденныили выбраны сознательно, тогда как всеостальное —результат случая или каприза.В самом деле, когда говорят: «Этовсеголишь культура», то часто имеют в видунечто изменяемое по чьей-то воле,произвольное, поверхностное инеобязательное.Однако на самом делецивилизация оказывается возможной восновном благодаря подчинению врожденныхживотных инстинктов нерациональнымобычаям, в результате чего возникаютупорядоченные человеческие группы всебольшихразмеров.

Процесскультурной эволюции

Культурная эволюция не является продуктом разума,сознательно проектирующего институты,а представляетсобою результат процесса,в котором культура и разум развиваютсяв постоянном взаимодействии и переплетении.Это,кажется,теперь начинаютпонимать.Вероятно, имеется не болееоснований утверждать,что мыслящийчеловек создал свою культуру, чемутверждать, что культура создала егоразум. Я неоднократно имел поводподчеркивать, чтоошибочный взглядглубоко укоренился в нашем сознанииблагодаря ложной дихотомии «естественного»и «искусственного», которую мы унаследовалиот древних греков. Структуры, сложившиесяв результате устоявшейся практики, немогут считаться естественными, т.е.генетически предопределенными,равно как и искусственными, т.е. продуктамиинтеллектуального творчества.Они—результат своего рода отсева, впроцессе которого остаются группы,получившие преимуществаперед другимив результате практики, выбранной имипо неизвестным, а иногда совершеннослучайным причинам.

Мы знаем теперь,что заученные привычки у животных,например, птиц ив особенности у обезьян,не только передаются через механизмподражания и что не только целые«культуры» могут развиваться в отдельныхгруппах животных, но и приобретенныекультурные признаки могут влиять нафизиологическую эволюцию. Так происходит,очевидно, с языком: первые признаки егопоявления превращают лучшую способностьиндивида к артикуляции в большоепреимущество, благоприятствуя тем самымгенетическому отбору пригодного речевогоаппарата. Почти все работы на эту темууказывают, что «культурная эволюция»охватывает примерно 1% временисуществованияHomo sapiens. Что касается культурной эволюциив узком смысле слова, т.е.быстроговсеускоряющегося развития цивилизации,это достаточно верно. Опираясь, в отличиеот генетической эволюции, на наследованиеприобретенных признаков, культурнаяэволюция протекаеточень быстро и снекоторого момента оттесняет генетическую.Но это вовсе не означает,что ее направляетразвитой мозг.

Механизмкультурной эволюции действует не споявления Homo sapiens, но в течение долгоговремени существования рода человеческогои его гоминидных предков. Повторим ещераз:культуру и сознание связываютотношения взаимодействия, а непреемственности. Признав это, мыобнаруживаем,что знаем очень мало отом, как эта эволюция происходила. Имеятак мало «археологических следов» этогоразвития, мы вынуждены реконструироватьего, делая догадки в духе шотландскойшколы моральной философии XVIIIв. Факты,о которых мы почти ничего не знаем,касаютсяэволюции правил поведения, управляющихструктурами и функционированиемнебольших человеческих групп,в видекоторых существовала и развиваласьчеловеческая раса. Изучение ещесохранившихся примитивных народов малочто может нам дать. Хотя метод историческихдогадок выглядит в наше времяподозрительным, все же он может бытьполезен:если мы не знаем, как обстоитдело,попробуем хотя бы себе представить,каконо могло обстоять.

При изученииэволюции общества, языка и сознания мысталкиваемся с одной и той же трудностью:самый важный момент в культурнойэволюции—укрощение дикаря —имел местозадолго до начала писаной истории. Этобыла культурная эволюция,которуюпретерпел только человек, и этим онтеперь отличается от других животных.Как сказал сэр Эрнст Гомбрич, «историяцивилизации и культуры была по преимуществуисторией подъема человека от состоянияживотного к общественномубытию,культивированию искусств, усвоениюкультурных ценностей и свободномуиспользованию разума». Чтобы понятьэто развитие, мы должны полностьюотвергнуть концепцию, согласно которойразвитие культуры оказалось возможнымпотому, что человек наделен разумом.Человека действительно отличаетспособность к имитации и к передачеприобретенных им знаний. Вероятно, ссамого начала он был наделен особойспособностью обучаться тому, что следует,и даже в еще большей мере—чего не следуетделать в тех или иных обстоятельствах.И многое, если не большую часть того,чему он выучился, он, по-видимому,приобрел, постигая смысл этих слов.Правила личного поведения, позволявшиеему приспосабливаться в его деятельностик окружающему миру,были для негобезусловно важнее знаний о поведениипрочих вещей. Иными словами, человекчаще обучался правильным поступкам безпонимания того, отчего они правильны,да и по сей день обычаи часто служат емунадежнее, чем понимание.

Другие объектыатрибутировались для человека главнымобразом тем, как ему следует вести себяпо отношению к ним. Репертуар выученныхправил, говоривших человеку, что правильнои что неправильно делать в тех или иныхобстоятельствах, постепенно развивалв нем способность приспосабливаться кменяющимся условиям, и в особенностисотрудничать с другими членами группы.Так традиция поведения,существующаянезависимо от усваивающего ее индивида,сталауправлять жизнью людей.И лишькогда в наборе заученных правил поведениявместе с классификациями объектовпоявляются модели окружающей среды,позволяющие предвидеть и предусмотретьв практике внешние события, появляетсято, что мы называем разумом.Весьмавероятно, что в системе правил поведения воплощено гораздо больше ума, чем вмыслях человека о его окружении. Поэтомуневерно представлять человеческий мозгкак завершающее звено в созданныхэволюцией иерархических структурах, всвою очередь породившеекультуру.Сознание укоренено в традиционнойбезличной структуре заученных правил,а способность сознания упорядочиватьопыт есть благоприобретенная копиякультурных моделей, которые каждоеиндивидуальное сознание получаетготовыми.

Человеческиймозг есть орган, способный усваивать,а не проектировать культуру. Этот«мир-3», как его назвал сэр КарлПоппер,всегда осуществляемый миллионамиучаствующих в нем сознаний, есть результатэволюционного процесса, весьма отличногоот биологической эволюции мозга, сложнаяструктура которого включается в работутам, где существует культурная традициядля усвоения. Иначе говоря, сознаниеможет существовать только как частьдругой независимо существующей структурыили порядка, хотя сам этот порядокпродолжает существоватьи развиваться,лишь поскольку миллионы сознанийпостоянно усваивают и модифицируют егопо частям. Если мы это понимаем, тодолжны сосредоточить наше внимание натом процессе отбора преуспевающих родовдеятельности, который социальнаябиология постоянно упускает из виду.Это третий и самый важный источник того,что в заглавии этого раздела я назвалгуманитарными ценностями. Мы знаем оних очень мало, но как раз о нем я теперьв основном собираюсь говорить. Передэтим, однако, якоснусь некоторыхметодологических проблем, которыевозникают при попытке анализироватьразвитые и сложные структуры.

Эволюциясамовоспроизводящихся сложных структур

Мыпонимаем теперь, что все устойчивыеструктуры уровнем выше атома, вплотьдо таких, как мозг или общество, сутьрезультаты эволюционного отбора и могутбыть объяснены в соответственныхтерминах, и что самые сложные из нихподдерживают свое существование путемпостоянного приспособления к меняющемусяокружению. «Куда бы мы ни взглянули, мыповсюду обнаруживаем эволюционныепроцессы, ведущие к диверсификациивозрастающей ложности» (Николис иПригожин, см. прим. 144 к кн. III). Эти измененияструктуры доставляют ее элементы,обладающие столь регулярным поведениеми в такой мере способные следоватьправилам, что их индивидуальная активностьвосстанавливает порядок целого, когдаон нарушается внешними влияниями. Мнеуже приходилось обозначать все этопонятием двойной концепции эволюции исоциального порядка, позволяющимобъяснить устойчивость таких сложныхструктур не в терминах простой концепцииоднонаправленногопричинно следственногоперехода, но более сложным взаимодействием,которое профессор Дональд Кемпбеллназвал обратной причинностью.

Такойвзгляд резко меняет наш подход кобъяснению подобных сложных явлений исамые наши представления о них. Вчастности, теперь уже нет оснований вочто бы то ни стало искать количественныезависимости, оказавшиеся в свое времястоль эффективными при установлениисвязеймежду двумя-тремя переменными:они не слишком полезны при интерпретациисамовоспроизводящихся структур,существующих только благодаря присущейим способности поддерживать себя. Однаиз самых важных в обществесамовоспроизводящихся систем — системадиверсифицированного разделения труда,в которой люди приспосабливают своизанятия друг к другу, даже не зная другдруга лично. Адам Смит был первым, ктопонял, что именно эта система лежит воснове современной цивилизации. Онинтерпретировал это в терминах механизмаобратной связи, предвосхитив одну изосновных концепций кибернетики.

Некогдапопулярное уподобление социальныхявлений процессам, протекающим в живоморганизме, с помощью которого пыталисьобъяснить неизвестное методом аналогиис другим неизвестным, теперь уступиломесто теории систем, развитой другиммоим венским другом Людвигом фонБерталанфи и его многочисленнымипоследователями. Теория систем обнаружилаобщие черты различных сложных структур,которыми занимаются также теорияинформации и семиотика. В частности,чтобы объяснить экономические аспектыбольших социальных систем, мы должныобратиться скорее к аналогии с воднымпотоком, который как целое постоянноприспосабливает себя к новымобстоятельствам, почти неизвестным егоэлементарным участникам, а не кгипотетическому состоянию статическогоравновесия, исчерпывающим образомописанному набором данных. численныеизмерения, которыми большинствоэкономистов заняты еще и теперь, могутпредставлять интерес только для истории.

Длятеоретических объясненийсамовосстанавливающихся структурколичественные данные важны не болеечем для зоологии человека — вопрос отом, почему желудки, печени и сердцалюдей, прооперированных в анатомическомтеатре, столь различны и так редкосовпадают по форме и размерам с тем, чтоим приписывают учебники. На практикеэти величины почти ничего не говорятнам о функциях системы.

Новернемся к нашей центральной теме.Различия в правилах, сложившихся врезультате развития каждого из трехнесхожих между собой процессов, привелик суперпозиции (наложению) не трех, агораздо большего числа слоев, в силутрадиции сохранившихся от прежнихэтаповкультурной эволюции. В результатесовременного человека буквальнораздирают конфликты, увлекающие его попути дальнейших и все ускоряющихсяперемен. Внизу, конечно, лежат прочные,мало изменившиеся инстинкты, генетическинаследуемые иопределяемыефизиологической структурой человека.

Затемрасполагаются остатки последовательныхтипов социальных структур, через которыечеловек прошел: правила, вовсе невыбранные человеком сознательно, нораспространившиеся и закрепившиесяблагодаря деятельности, благоприятствовавшейв прошлом определенным группам, экспансиикоторых, возможно, в большей мере служилопривлечение неофитов, чем более активноеразмножение. На самом же верху находитсятонкий слой правил, сознательно отобранныхили модифицированных ради известныхцелей.

Переходгруппы к оседлой общине, а затем коткрытому обществу и цивилизациисовершили люди, научившиеся для достиженияобщей цели подчиняться одним и тем жеабстрактным правилам, а не враждебныминстинктам. Врожденные естественныестремления соответствовали условиямжизнималенькой группы; на этой стадиисложилась структура нервной организациивида Homo sapiens. Эта врожденная структура,свойственная человеческой природе втечение, может быть, пятидесяти тысяч поколений, была приспособлена для жизни,в корне отличной от той, которую человексоздал для себяза последние пятьсот,а для большинстваиз нас даже стопоколений. По-видимому, правильнейприравнять «естественные» инстинктычеловекак животным инстинктам, чем считать ихспецифически человеческими «хорошими»инстинктами.

Всамом деле, использование термина«естественный»с оттенком похвалывводит в заблуждение, потому что однаиз главных задач усвоенных позднееправил состоит как раз в подавленииестественных, врожденных инстинктов—настолько,чтобы сделалось возможным Великоеобщество. Мы до сих пор склонны полагать,что все естественное непременно хорошо,между тем вВеликом обществе это частосовсем не так. Человека делает добрымне природа и не разум, а традиция.Биология не предполагает особенногогуманизма. Но чтобы образовать болеекрупные сообщества,группы должныобладать некоторым сходством;точнееговоря, не обладающие таким сходствомискореняются теми, кто им обладает. Ихотя мы все еще наделены большинствомсвойств примитивного человека, он небыл наделен всеми нашими, во всякомслучае теми, которые сдерживают нашиатавизмы и делают возможной цивилизацию.

Раньшев характере человека доминировалинстинкт присвоения и прямогоудовлетворения потребностей; теперьего место заняла готовность подчинитьсязаученным правилам, которые сдерживаютестественные инстинкты, непригодныедля жизни в условиях открытого общества.Против этой «дисциплины» (или, говоряпривычными нам словами, системы правилповедения) человек все еще иногдабунтует.

Мораль,поддерживающая жизнь открытого общества, не служит ублажению человеческихчувств (эволюция не ставит себе такойцели), а лишь подает сигналы, напоминающиечеловеку, что бы он должен был делать вобществе, в котором жили его далекиепредки. До сих пор нами еще недостаточнопонято, что культурная селекцияисторически недавно заученных правилнеобходима в основном для того, чтобыподавить врожденные навыки поведения,соответствовавшиежизни охотников исобирателей, живших мелкими группамипо15—40 человек, члены которых безоговорочноподчинялись вождю и защищали своютерриторию от враждебных соседей.Начиная с этой стадии прогресс былдостигнут маргинализацией, или подавлениемврожденных правил поведения, ихвытеснением новыми правилами, которыесделали возможнойкоординацию деятельности болеекрупныхгрупп.

Большинствошагов в эволюции культуры было сделаноиндивидами, которые порывали страдиционными правилами и вводили вобиход новые формы поведения. Они делалиэто не потому, что понимали преимуществанового. На самом деленовые формызакреплялисьлишьв том случае, еслипринявшиеих группы преуспевали и росли,опережая прочие. Нас не должно удивлять,что эти правила часто кодировались вформе магии или ритуала.

Чтобыбыть принятым в группу, надо былосоглашаться на все ее правила, хотя малокто понимал значение каждого из них. Вкаждой группе существовал только одинспособ себя вести, и редко делалисьпопытки провести различие между егоэффективностью и моральнойпредпочтительностью.

Привычныеправила и экономический порядок

Былобы интересно проследить в терминахправил поведения последовательные видыэкономического порядка, через которыепрошла цивилизация. Не имея возможностиздесь этим заняться, я, однако же, замечу,что эволюция стала возможной главным образом благодаря ослаблению запретов. Это былаэволюция индивидуальной свободы,развитие правил, скорее защищавшихиндивида, нежели указывавших, чтоемунадлежит делать.Не подлежит сомнению,что терпимость ксношениям между своими и чужаками,признание четко отграниченной частнойсобственности, особенно земельной, принудительныедоговорные обязательства, конкуренциямежду ремесленниками,производящимиоднои то же, вариации некогда установленнойобычаем цены, денежный заем(особеннопроцентный) — все это начиналось как нарушение обычных правил, отклонениеот приличий. При этомнарушители закона,пролагателиновых путей, конечно же, неруководствовались сознанием того, чтоновые правила будут благоприятны дляобщества. Нет, они просто начиналипрактиковать нечто новое и выгодноедля них самих— и лишь потом оказывалось,что это выгодно и для всей их группы.

Самаябольшая перемена, которую мы толькоотчасти переварили, произошлаприпереходе от общества, где люди зналидруг друга в лицо, к обществу, котороесэр КарлПоппер справедливоназвалабстрактным. В этом последнемлюдямуже не нужно знать друг друга; остаютсятолько абстрактные правила и безличныесигналы, регулирующие отношения междупосторонними. Это делает возможнойтакую степень специализации, которуючеловеку не под силу охватить мысленнымвзором во всем объеме.

Дажетеперьогромное большинство людей, куда попадаюти многие экономисты, не понимают, чтоэто экстенсивное разделение труда,основанное на широком рассеянииинформации, оказалось возможнымисключительно благодаря использованиюэтих безличных сигналов, которые посылаетпо ходу своей работы рынок и которыеподсказывают людям, что им надлежитделать для приспособления своейдеятельности к неизвестным заранеесобытиям и обстоятельствам. В экономической системе с глубоким разделением трудаулюдей не может быть общих целей, а толькообщие правила поведения. Но именно такой подход большинство пока отказываетсяпринять.

Вовсене то, что инстинктивно признаетсяправильным, но и не то, что рациональноопределяется как служащее искомымцелям, а именно унаследованные традициейправила, нечтосреднее между разумом иинстинктом, чаще всего наиболееблагоприятны для общества. Господствующийв наше время конструктивистский подходименно это и отказывается принять. Еслисовременный человек обнаруживает, чтоврожденные инстинкты не всегда ведут его в правильном направлении, он покрайнеймерельстит себе мыслью, чтоименно его разум указалему иной родповедения, надежнее служащий присущимего натуреценностям.

Однакоконцепция, согласно которой общественныйпорядок сознательно сконструировандля службы врожденным желаниям человека,ошибочна потому, что без культурнойэволюции, протянувшейся между инстинктоми способностью к рациональному мышлению,человек не располагал бы необходимымдлявторого разумом.

Человекпринял новые правила поведения непотому, что был разумен, — он сталразумен, подчинившись новым правиламповедения. Важнейшая и интуитивно яснаямысль (которой столь многие рационалистысопротивляются и даже клеймят ее какпредрассудок) состоит в том, чтополезнейшие из человеческих институтов,от языка до морали и закона, вовсе небыли изобретены человеком сознательно— недаром он и сегодня непонимает,зачемих надо сохранять, если онинеудовлетворяют ни его разум, ниегоинстинкт. Основные инструменты цивилизации— язык, мораль, закон и деньги— сутьрезультатне проекта,а стихийногоразвития; и вот двапоследних инструментаоказались искажены, оттого что сталибезраздельной собственностью захватившейих организованной власти.

Возможно,одна из важнейших задач нашего разума(которую левые все еще клеймят какретроградную апологетику) состоит втом, чтобы вскрыть значение тех правил,которые никто не придумывал намеренно,но которые ведут к возникновению порядка,превосходящегонаше понимание.