Если Бога нет...
«Теперь представьте себе, что нет Бога и нет бессмертия души. Скажите, для чего мне тогда жить хорошо, делать добро, если я умру на земле совсем?... А если так, то почему мне и не зарезать другого, не ограбить, не обворовать, или почему, если уж не резать, так прямо не жить на счет других, в одну свою утробу? Ведь я умру, и все умрет, ничего не будет!» – писал Достоевский в письме читателю Николаю Озмидову. Т.е. Бог выступает в качестве предельной легитимации должного или морального поведения. Конечно же, каждый может возразить, что «это всем известная и очевидная истина», но возникает вполне закономерный вопрос: так почему же большинство из тех, кому очевидно, живут вопреки?
В тоже время Гжегож Пшебинда, в одном из своих произведений приводит цитату из выступления А.Солженицына в Лихтенштейне: «...главные беды современности проистекают из взгляда, утверждающего, что смерть индивидуума – это финал всего космоса». Что в полной мере воплотилось в советском большевизме, который видел в церкви угрозу своей монополии на истину и всеми силами старался от нее избавиться, предлагая взамен атеизм. Конечной истиной и источником предельных мотиваций стала речь Вождя, произнесенная с трибуны Мавзолея, который и выступал «высшей» легитимацией сказанного.
Соответственно, после распада СССР, «советский человек» остался вне этой системы предельных легитимаций и по мнению М. Рыклина, «новый человек», воспитанный в СССР, не похож на бескорыстного, открытого миру субъекта... Атеизм научил его не считаться с потусторонними упованиями, а революционная бдительность излечила от моральных обязательств. Он ищет искупления в профанном... При этом пренебрегает интересами других в масштабах, какие не допускает цивилизационное общество». И получается, что советская система ценностей уже не работает, «Бог» по прежнему/еще не работает, следовательно у морального поведения нет «высшей» легитимации. А значит и необходимости поступать, исходя из морального закона тоже нет.
Потому, вполне закономерным становится вопрос: что сегодня для человека на постсоветском пространстве может выступать в качестве системы предельных мотиваций и высшей легитимации?
