Явсе понимаю.
Но: почему ОНИ заворачивают пульты оттелевизоров в полиэтилен? Почему ОНИ зиму переживают, а не живут? И почему ОНИна черный день копят, но никогда не тратят?
Пятнадцать лет назад ОНИ были поколением моейбабушки.
Сейчас ОНИ -- поколение моей мамы.
Пятнадцать лет назад я думал, что с ИХ уходомисчезнет слой людей, уповающих и проклинающих государство одновременно,инфантильных до детскости, тяготеющих к коммунальной жизни, голосующих за КПРФ,ненавидящих соседа за пенсию на рубль больше, хитрящих по мелочам, путающихмиллиард с миллионом, которые одежду берегут, а не носят...
Я заранее оплакивал ИХ уход, потому чтотакими или почти такими были мои бабушка и дедушка, которых мне до безумия нехватает. Разве для любви нужны аргументы?
Сейчас я знаю, что ОНИ самовоспроизводятся.
Меня это пугает.
Неужели через 20 лет МЫ тоже будем замачиватьбелье, чтобы «не перегружать» машину, смотреть мыльные оперы, смеяться надПетросяном и осуждать падение нравов?
На пенсию в 55, в 60 -- это планка,установленная так, что веришь: Брумель умер и никогда не жил. Ранняя старостьвоспринимается как должное, как андипал, алмагель, энзистал, старческийвалокордин.
-- Доча, я человек стара-а-ай, мне скорошестьдесят, -- звонят на «Радио России» моей коллеге, рассчитывая на ирискусочувствия.
У «дочи» в дальней коробчонке пылятсяпенсионная книжка и ветеранская медалька, узнав о чем, я офигел, потому каквстречал медалистку в час ночи в клубе «Китайский летчик Джао Да».
Но радиодоча -- исключение.
Чудовищно низкая (такого нигде в мире!)пенсионная планка дает формальное право считать себя старым уже в расцвете сил(должна же похоронам предшествовать подготовка?). Старость воспринимается какоправданное бездействие, помножаемое на средней вредности социальный шантаж.Дайте пенсию, льготы, скидки, бесплатный проезд, а не то -- марш кастрюль -- непроголосуем.
Ну почему, если женщины живут на 10 летдольше, они выходят на пенсию на 5 лет раньше мужчин?
Почему в стране, где «до пенсии не доживают»,пенсионером является каждый четвертый (а опасно стареющей признается страна,где на пенсии каждый пятый)?
И не проще ли платить больше действительностарым, чем размазывать тонким слоем всем?
Ах, ничего из ответов не вижу, и бедное ухооглохло. Сурик и блеклая охра банальностей сводятся к тому, что в 55пенсионерки-де могут нянчиться с внуками (что, все нянчатся?), а мужчинам и в50 не найти работы (то-то они шустрят по кадровым агентствам!).
Проблема в том, что феномен ранней старостизаразителен. Уже которое поколение, способное разбавлять молодежь на танцполах,кататься на роликах, гонять на байках, тусоваться и зажигать, искреннеполагает, что жизнь в полсотни лет кончена. Сынок, у нас ведь такая страна:дети роются по помойкам и учителя голода-а-ают... Предполагается: в знаксолидарности -- вслед за ними.
Пора завязывать с этой зюгановскойгеронтологической лабудой.
Пора научиться НЕ уважать раннюю старость.
Если ты в 55 или 60 сел на шею пенсионногоослика, ты достоин... ну, скажем так -- жалости... с долей брезгливости... какбаба пьяная в грязи... которую пользуют те же коммуняки... какая гадость...
Пора признать вредной чушью все эти разговорыо возрастной безработице и тэ дэ. Безработица для тех, кто не хочет искатьработу, кто вял, пьян, груб, хмур, кому в лом отрывать задницу от дивана иморду от телика, кто не согласен меняться и ничего в своей жизни менять. Потомучто в реальной жизни есть дефицит нянь и домработниц, консьержек и хаускиперов,то есть профессий, требующих не столько мастерства, сколько желания работать.Потому что в реальной жизни есть спрос на глиняные кувшины и лоскутные одеяла,на бабушкины кружева и плетеную мебель, то есть на то, что производят себе вудовольствие и людям на забаву пенсионеры Финляндии, Германии и какого-нибудьБарбадоса.
Но нет: я, доча, ста-а-а-рыя, мне ж 55, ажисть была тяжелая, это ж в какие домработницы при моем высшем образовании, авот при советской власти у меня бы пенсия 140 была и жила бы счастливо, адерьмократы ваши все разворовали, тьфу.
Это и есть смерть.
Если мы хотим жизни, пенсионный возрастдолжен быть поднят минимум на пять лет.
Однако низкий пенсионный барьер -- лишьтехническое ограждение смерти. Главный забор российской возрастной резервации,причем выстроенный добровольно, -- забор восприятия жизни.
Жизнь есть борьба.
Лишь тот достоин счастья и свободы, кто радиних готов идти на.
Стрекоза и муравей.
«Внутри забора мерилом труда почитаютусталость», -- как подметил поэт и переводчик Илья Кормильцев.
Нынешний российский пенсионер не просточеловек, проживший тяжелую, трудную, полную лишений и бытового идиотизма жизнь,но убежденный, что только страдание оправдывает звание Человека.
Советская традиция -- она во многом ирусская, причем из гнуснейших. Это традиция требования справедливости помучению, а не по результату.
Какой там Моцарт! Сальери их тайный герой.Наш парень. Он алгеброй -- гармонию; он от станка не отходил. А замочилгаденыша -- так поделом. Да работал ли он лето? При Сталине бы не побаловал.Порядок был.
Я ненавижу 9-е Мая за то, что двое в медаляхнепременно начнут выяснять, кому из них хуже приходилось на фронте.
Как у собесов всегда выясняют, кто корячилсярастопыристей.
Для них справедливость -- это когда воздаетсяза муки, а для такой справедливости потребна революция с последующим наведениемпорядка.
«Да такой жизни вы не видели мы детьми ходилис торбами за плечами ели гнилую картошку весной и даже дрались грызли кочерыжкикапусты работали все дети а вот я хотела бы спросить что вы умеете делать перомписать мы страну поднимали не будет таким как вы жизни верните стаж теперь мывсе нищие», -- пишет мне Тарасенкова Мария Васильевна, город Смоленск.
Таких писем у меня мешок: «Мы всю жизнь вговне прожили, а пришел Чубайс и ограбил».
Старость советского типа -- это когда требуютдивидендов даже не с позабытых рекордов, а с позабытых тренировок. Когданенавидят современный спорт жизни за разнообразие форм, яркость одежд инепредсказуемость результата. Когда убеждают себя, что этот сверкающий мир --не для тебя, а потому он развратен и гадок. И тогда остается -- в обносках нашесть соток. Сажать обреченную картошку. Крестьянином в достолыпинскую общину,чтоб всем миром одно -- и одно на весь мир.
Поселите их во дворце -- на следующий деньони вобьют два гвоздя и повесят наискось бельевую веревку. И будут стирать вкорыте, прикрыв дворцовую прачечную. Ведь страдания -- их единственный капитал.
Они «не мильонеры», чтобы тратить деньгипопусту. То есть на: квартплату, газеты, транспорт, развлечения, врачей, моду ипрочую нематериальную хрень.
Так считают они в своем большинстве. Финансоваяграница между старыми и молодыми пролегает в России по ответу на вопрос, какиерасходы считать оправданными.
Вскормленные идеологической кашицейсоветского поноса, они подошли к закату жизни стопроцентными материалистами,отказывающимися, однако, признать деньги всеобщим эквивалентом, потому чтоглядеть на себя сквозь призму эквивалента нет сил. Слезы капают.
Оттого деньги для стариков сакральны, какГрааль. Как можно пить из священной чаши? Тратить -- кощунство.
В стремлении к накопительству наши старикиудивительно смыкаются с зарубежными миддлами, которые тоже в массе осуждаютрасточительство и видят богатство не в приобретенных вещах, а в savings. Однакосходство -- внешнее, ибо западный миддл-класс копит, во-первых, на счастливуюстарость, то есть возможность натянуть цветастые шорты, кислотную майку и,плюнув в харю молодежной культуре, заколбаситься по миру. А во-вторых,накопление поглощает лишь часть дохода, и доллар не откладывается ценой сиденияна каше-затирухе, если она не есть часть дорогостоящей диеты.
У нас же копят либо на «чтобы как упокойников» (пресловутые «похоронные»), либо на «чтобы как у людей» (то естькак у знакомых пенсионеров).
Их «на похороны» -- это не чтоб легче тем,кто остался, а чтоб самому лежать «не хуже других». Ну кто из пенсионеровзаключает при жизни договоры на погребение или хотя бы пытается про это узнать?Наоборот, их возмущает мысль о частных кладбищах. Не допустить. Чтобы всех -- вобщее дерьмо советских погостов.
Сконцентрированная в деньгах витальная энергиястрашит. Они действительно не знают, что делать с жизнью.
Моя теща совершенно забыла торговлю покарточкам.
-- Полно врать-то, -- говорит она, --карточки были после войны, но недолго. Раньше я бы на пенсию в 130 рублейотлично жила. Молоко 14 копеек, а доллар 58 копеек стоил.
-- Доллар, -- возражаю я, злясь на себя, ибосто раз зарекался не вмешиваться в безрезультатный спор, -- стоил 6 рублей плюстюрьма. А пенсионеры при Совке платили без всяких льгот и за электричество, иза телефон, и за квартиру, и за транспорт.
-- Никогда на пенсии ни за что не платили, --поджимает губы и начинает всхлипывать моя, между прочим любимая, теща иприбавляет громкость телевизору, ибо в соседней комнате смотрит другуюпрограмму по второму телевизору тесть.
Оба телевизора заграничные, с пультамиуправления и т.д. Квартира -- двухкомнатная, в центре. На исходе советскойвласти они жили в 8-метровой комнате в коммуналке и из имущества имели двухсувенирных глиняных козлов.
Защитный механизм памяти, стирающий плохиевоспоминания и щадящий хорошие, наливает прошедшую жизнь приятной тяжестьюобщественной значимости, но берет за это немалую плату, причем с внуков.
Они все никак не могут успокоиться по поводупропавших вкладов: даже те, у кого нечему было пропадать.
Они в воспоминаниях видят себя богачами.
Они не спят, пересчитывая тогдашние рубли нанынешние доллары, представляя, как сладко было бы тогда с баксами, а еще лучше-- с евро, какой же тогда был курс евро?.. Ну, не такой грабительский, каксейчас... Ощущая под подушкой, кадушкой, макар-девушкиной геранькой, в чулке нанемощной ноге (чулок с тех времен. Штопаный. Не тратиться ж на новый!) этивырванные из жизни ценой жизни деньги.
Им никогда не объяснить, что здесь другаястрана, другая валюта, с другим обеспечением. Они как дети: наесться вместосупа варенья, но чтоб не ругала мама и не пучило живот. Их, как детей, властьгладит по голове.
Это рассыпание в любезностях под каждыйпраздник: «Дорогие ветераны труда, без вас бы мы...»
Власть могла бы устроить, пусть виртуально,образцово-показательный, изолированный от страны городок, Старосоветск,заселенный взыскующими СССР. Чтобы получали реальные советские пенсии всоветских рублях. Чтобы ходили в советские магазины. Чтобы: «Третья касса,колбасу за 2.20 не пробивать! Куда прете?!» Чтобы пельмени из крахмала итуалетной бумаги --
в очередь, и чтоб кульки из серой бронебойнойбумаги и алюминиевые совки. Чтобы взрывающийся «Горизонт» -- по записи черезтри года и только инвалидам, а программ по этому телику -- только две, и пообеим -- решения ЦК и никаких мыльных опер. За мясом -- плацкартой в Москву.Газета -- «Правда». В универмаге -- сандалеты. Лекарства -- за три копейки, нолишь советские.
И всюду сотни, тысячи скрытых камер.
Те пенсионеры, что остались, пусть смотрятэто reality-show в режиме online.
Они не признаются в предательстве идеалов.
Всю жизнь уверяли, что существуют «радибудущих поколений» («если не дети, то внуки...»). Вынырнув из Совка, пропоколения забыли, замкнувшись на себе.
«Дайте нам умереть спокойно, а дальше делайтечто хотите».
Диалектика, косым клином вбивавшаяся винституте, давно заброшена в ветхий чуланчик мозга. В полученных мною сотняхписем упоенно описана советская ничтожная зарплата и такая же колбаса.
Мысль о том, что нынешним молодым неохотажить и на эмэнэсовские 130, и на профессорские 400, равно как и вообще естьколбасу, а не, скажем, гамбургеры или суши -- вытеснена из сознания. Успехивнуков -- знающих языки, одевающихся по моде, уже в студентах снимающихквартиры и покупающих машины, имеющих банковские карточки, подрабатывающих наканикулах за границей -- игнорируются.
Покупки и подарки, сделанные детьми,торжественно прячутся, потому что разве можно портить такие красивые вещи.
100 каналов по антенне-кабелю-спутнику,раблезианское изобилие в магазинах -- от мебельных до книжных, строительныйбум, упятерение автомобилей, кинотеатры с dolby, сетевые харчевни, ночные клубы-- это все «разврат», потому что детям за деньги, а не на халяву лично им.
Мой коллега, переселивший стариков изкоммуналки, долго не мог понять их слез. Сначала думал: от счастья. Но сквозьвсхлипы услышал: «Эта квартира не наша». Принялся объяснять, что они прописаныпостоянно, так дай Бог им долгих лет. Не помогло
Оказалось, что «не наша» -- значит, «негосударственная». Они хотели не приватизированного, а именно ГосударственногоЖилья, потому что Государство в их глазах было вечным, и под его дланью быливечны и бессмертны они.
Борьба с государством -- это борьба против ихрая.
Ведь признаться в собственной смертности --значит спросить себя: каков итог жизни? Что я сделал, в чем должен покаяться,что изменить, что оставлю? И поверить в бессмертие духа можно, только когдаответы на эти вопросы для духа утешительны.
Одна из моих родственниц умерла в эпохутотальной частной собственности, жилплощадь отошла государству. С ней нельзябыло говорить ни о приватизации, ни о, тем более, завещании: «Я пока жива». Витоге без квартиры осталась моя сестра, подобно сестре милосердия ухаживавшаяза ней последние годы.
В общем, «дайте нам дожить спокойно!»
Это их право.
Когда б не одно обстоятельство.
В переводе с лукавого на обычный язык ихтребование означает: «Пока мы живы, ухаживайте за нами и платите за нас!Дотируйте телефонные разговоры, квартиры, газ, электричество, транспорт,лекарства! Мы со своей прежней властью, страной, государством -- банкроты, новы, нынешняя власть, страна и государство, вы обслуживайте нас, потому что выже не смеете бросить нас доживать спокойно!»
Бросать действительно аморально.
Но власть должна иметь дело не только сморалью, но и с интересами тех, кто сегодня зарабатывает личное и общественноебогатство, а также с интересами тех, кто будет зарабатывать это богатствозавтра.
Не просто поднять пенсионный возраст, но ижестко регламентировать предоставление социальных льгот, как это делается дажев таких социалистических странах, как Швеция или Финляндия. Там собственник неимеет права на льготы. Там обладатель телевизора не может рассчитывать насоциальное пособие, а, наоборот, обязан платить налог на ТВ.
Иначе поколение за поколением страна будетвоспроизводить не просто беспомощных нищих стариков, но вполне молодых людей,которым привлекательна такая старость.
Они будут воспроизводить свое, ставшеепривычным и даже удобным существование, когда можно вволю тосковать по«прекрасной» жалкой жизни в СССР, совать палки в часовые колесики времени иплевать на всех, полагая бедность индульгенцией от грехов. Каждый стремитсявоспроизводить себя.
И никто не смеет им сказать, что они достойныжалости, но не уважения.
Потому что они -- это треть, если не половинаголосующего электората. Попробуй-ка погладь против шерсти: откусят руку. Нодавно пора не просто гладить, но стричь. Вводить либо возрастной, либоимущественный ценз.
Живешь на пенсию, не имеешь собственности --получай бесплатную соцзащиту, доплаты и льготы, но отойди от политики и,соответственно, избирательного участка. Потому что за последствия выбора нужноотвечать, а чем ты можешь ответить, если у тебя ничего нет?
Если имеешь собственность -- привыкни к тому,что ее нужно использовать, поддерживать, обслуживать, в противном случае --откажись, передай, продай, доверь заботы по ее обслуживанию наследникам.
Иначе политически активные пенсионеры будутотдавать в избирательный залог то, что у них реально имеется под рукой и чтоони с удивительным упорством отдают в залог сегодня: жизни детей и внуков.
Уже которая Госдума шагу не ступает безпенсионерского кадила. Все -- с оглядкой на униженных и оскорбленных, сподтекстом народничества, с Шандыбиным в роли Петрашевского и Глазьевым вкачестве экономического гения (маленький, ученый, обиженный -- вылитый Ильич).
Права среднего класса, заботы наемныхпрофессионалов, проблемы мелких и средних собственников наших политиков неволнуют. Не до них.
Строительство автобанов, разгон ГИБДД споследующим созданием дорожной полиции и службы регистрации, переход настраховую медицину и пенсию, контрактную и компактную армию, развитие ипотеки икредита -- все это либо не обсуждается, либо ползет по болоту социальной справедливости,чафк-чафк.
Возьмите банальность, технический акт,какой-нибудь закон об обязательном страховании гражданской ответственностиавтовладельцев. Мы приняли его, если не ошибаюсь, последними в мире, наряду сМонголией и Арменией. А все потому, что перед законодателем маячил пресловутыйдед-подснежник за рулем: откуда возьмет он деньги на страховку?! О том, откудавозьмет деньги на ремонт подержанного «опеля-астры» молодой парень, в которогодедан вмажется на повороте, законодатель не думает.
Зюгановские 20 или 30 процентов -- этостариковские проценты.
Они работали в стране под названием СССР,работали так, что она развалилась с грохотом и вонью страдающего несварениемколосса, и вот теперь требуют материальных благ от страны под названием Россия,причем требуют в единственной доступной форме: максимального приближения ее кСоветскому Союзу.
Обеспечить это приближение должны те, ктосегодня работает.
Такова цена «спокойного умирания»: жизнь тех,кто не собирается ни быть спокойным, ни умирать.
Политика всегда цинична, вопрос -- кудаповернут цинизм. Сегодня политик цинично работает на избирателя-пенсионера,латая ему тришкин кафтан советских благ, потому что иного лапсердака этотизбиратель не признает.
Мне их и вправду жалко.
ОНИ потому так громко скрежещут зубами наяркую, прикольную молодежь, что не имели возможности быть ярко и прикольномолодыми.
ОНИ, как бунинская стряпуха, что «от дури даот жадности» носила подаренный платок наизнанку в ожидании праздника: сберегладо дыр, а праздник пришел -- лохмотья одни остались.
ОНИ сэкономили свои жизни почти целиком.
Я не хочу оставлять после себя «гробовые»баксы в матрасе. Я хочу оставить наследство. Я страхую жизнь на случай смертивнезапной. А смерть мне кажется делом прикольным. Ее боишься, когда недоволенсуществованием, когда жизнь тускла и бесцветна. Вот тогда и суешь нос в щелкувозможной надежды: дотянуть до рассвета, а там, глядишь, солнце взойдет.
Но когда живешь на форсаже, смерть можеттолько избавить от тихого снижения, непривычно медленной скорости и жизненнойскуки.
За жизнь вообще не надо биться -- и здесьопять стена между НАМИ и НИМИ.
Давид Самойлов когда-то написал о СветланеАллилуевой: «Не отрекаясь от отца, не приняла наследства».
Принять наследство собственных родителей, бабушеки дедушек никак не можно: в нем есть уважение к душевности, но нет уважения ксобственности, есть уважение к труду, но и равнодушие к результату; там многодетского эгоизма и столь же малышового обмана.
Вот моя позиция, для простоты -- по пунктам.
Первое. Их не нужно переделывать. Онизастыли, жизнь их ранит. По поводу прошлого нужно спорить не с ними, а скорее снынешними тинейджерами, которые все чаще сочувствуют пионерии, комсомолии иполны нежных мыслей про СССР, как были полны левацких идей французские студентыв 1960-х.
Второе. Мы обязаны их содержать. Да,отстегивать ежемесячно «на продукты», даже зная, что они не потратят, а спустятна рассаду для вечнозеленых помидоров. Да, покупать им сотовые телефоны на дачуи возить в купленных в кредит иномарках пыльные мешки с картошкой. Мы многочего должны. Есть исключение: нельзя их привозить в этот, как его,распределитель, где бедным дают продовольственные наборы. Нужно объяснить, чтоэто -- действительно нищим, а они таковыми не являются. И дать еще денег, хотяопять-таки не потратят. Это не покупка индульгенции у собственной старости. Это-- ответственность сильного перед слабым.
Третье. Это не так просто, как можетпоказаться, но нужно и можно получать удовольствие от того, что они -- такие!Не раздражаться, а забавляться необходимостью каждый раз перепрограммироватьпульт (они, понятно, тыкали в кнопочки как в белый свет, игнорируя инструкцию,пусть и выведенную на экран). Умиляться их звонку в шесть утра: если непривезешь сто долларов, мы погибли!!! Рэкетиры, бандиты? -- нет, привезлимашину навоза, и нужно срочно платить. Ей-богу, прикольно отменять деловыевстречи и мчаться переводить деньги в дерьмо. Все это забавно и мило именнопотому, что зыбко, преходяще. Потому что потом таких беспомощных, тыкающихсябесприкаянно по новому миру старичков уже не будет. Они -- малые сии. Их будетне восстановить ни за какие деньги, как ни за какие деньги не найти сейчасдеревенских нянь, надтреснутыми голосами поющих у колыбели: «Ехал я намеленку-у-у... видел я диковинку-у-у...»
Четвертое. МЫ должны не стать такими. МЫдолжны решить для себя, что каждый заслуживает собственную старость, и винить вней, кроме себя, некого. МЫ будем меняться до тех пор, пока сможем меняться,ибо изменение -- это и признак жизни, и ее услада. МЫ будем обходиться безгосударства, а если удастся, то настроим его на обслуживание нас. МЫ забудемслово «пенсия». МЫ будем работать до тех пор, пока сможем и пока работа будетприносить удовольствие или деньги. И МЫ не будем никому завидовать. МЫ забудем,что в каком-то возрасте что-то «неприлично» или «нельзя», потому что будемпомнить, что все барьеры мы строим внутри себя сами. Потому что МЫ не хотимстать такими, как ОНИ.
И последнее.
К моей покойной бабушке, с социальной -- инекомплиментарной -- точки зрения относится практически все, что я написал.
Но она меня любила, баловала, и еще разлюбила, и прощала все на свете, и благодаря этому у меня был простор длядетства и убежище для юности.
Мне ничто не заменит ее.
Теперь уже действительно -- точка.
Дмитрий ГУБИН
Оригинал: http://www.ogoniok.com/archive/2003/4800/21-18-21/